Сегодня девятый день со дня кончины моего отца, Вениамина Николаевича Деревянченко.
Он не был публичным человеком — традиционного некролога нигде не появится, а мне так важно, чтобы о нем знали мои друзья и знакомые. Потому что мир держится на таких людях, как мой отец.
Он родился в 1928 году в хорошей корневой крестьянской семье, все его предки пахали землю и жили благополучно, потому что на Украине достаточно было быть трудолюбивым человеком и хорошим хозяином, чтобы жить в достатке. Голод 1932 года пережили, потому что было много сушеной вишни, вокруг хаты был огромный фруктовый сад, который потом срубили во время коллективизации. Мой отец вырос в деревне Дубравка в центральной Украине, в семье было четверо детей, помогали по хозяйству с раннего детства. В школу ходили классически — пешком, в ближний городок Бобринец. Там и сейчас есть церковь, в которой венчались мои бабушка с дедушкой.
Когда началась война, отцу было 13. Деревня попала в оккупацию, в хате жили немцы. В 44-м году угнали в Германию восемнадцатилетнюю сестру папы Людмилу. А Вениамин уже тогда был высоким, его отец боялся, что он попадет в облаву и никто разбираться с возрастом не будет, поэтому вырыл погребок под жилой комнатой, и Веня сидел там днем, прятался.
Деда Николая и его двух братьев Михаила и Ивана забрала с собой наша наступающая армия. Мой дед пропал без вести при переправе через Днестр, братья его погибли. До войны в семье Деревянченко было 23 мужчины, которые еще могли иметь детей. Сейчас остался один носитель фамилии…
Мой отец в семнадцать лет остался единственным мужчиной на две семьи. В деревне была нищета. То, что оставили убегающие немцы, забрали наши заградотряды. Ничего невозможно было достать. И семью спас … поросенок. Немцы везли на запад свинью на телеге, она опоросилась, немцы забили ее и поросят и прислали мою бабушку вымыть телегу. И в сене она нашла крошечного живого поросенка, такого маленького, что он даже не шевелился. Бабушка спрятала его и выходила. И несколько лет это был единственный боровок в округе, он и приносил доход.
А когда отец достиг призывного возраста, в военкомате, глянув на его аттестат, послали его в военное училище в Киев. Как он туда добирался — отдельная история. В училище тоже не кормили досыта, там он даже начал курить, чтобы заглушить голод. Закончил училище с отличием, служил в Москве, ходил парадом по Красной площади, а потом вдруг возникла возможность поехать в Ленинград поступать в Военно-Медицинскую академию. Отец всегда учился блестяще, и с педагогами ему повезло. Он стал преемником тех, кто учился еще у дореволюционных военных профессоров. Старая школа!
На предпоследнем курсе на свадьбе однокашника папа познакомился с мамой. Свободный стул, когда он вошел, был возле мамы и еще в одном месте. Мама загадала: сядет рядом со мной – будет мой муж. Так и вышло. И прожили вместе шестьдесят лет.
После окончания Академии все ждали, что папу, как лучшего слушателя, пошлют за границу, это обсуждалось. Но те, кто был на оккупированной территории, считались чуть ли не врагами народа. И мои родители вместе с моей новорожденной сестрой поехали служить в Плесецк, в стройбат. Снег под застреху, фанерная мебель и пьяные ножевые драки стройбатовцев, после которых отец перевязывал и правых, и виноватых, а они ему были благодарны и заверяли, что другого давно бы прирезали, «а ты, док, молодец, мы тебя не тронем».
Мое детство до восьми лет протекало уже в Вятской губернии, в военном поселке Юрья. Там отец работал в госпитале, а мама руководила детским садом. Вокруг был чудесный лес и замечательные друзья. Хорошие были годы! Папа много работал, но он присутствует во всех моих детских воспоминаниях! Вот папа раскачивает меня на высоких качелях – под небеса! Мы с папой в зимнем лесу – вровень, я на лыжах, а он так. Снег там ложился очень глубокий. Мы с папой находим на берегу речки дерево, обмотанное колючей проволокой, уже вросшей в ствол. Папа приносит инструменты и срезает эту проволоку!
Мы с папой собираем чернику и землянику, находим в лесу оранжевую поляну, полную лисичек! Я болею, лежу в постели, а папа сидит рядом и читает мне, как Картер и лорд Корнарвон обнаружили гробницу Тутанхамона! Отец сочинял для меня чудесные сказки о девочке и ее котенке. Он очень много рассказывал мне, многие километры наших бесчисленных прогулок. А как он пел, когда мыл посуду! Арии на «итальянском» языке, со слуха, конечно, языка он не знал, но слух у него был безупречный! «Nessun dorma“, „La donna e mobile“… До сих пор мы храним множество пластинок с классикой, которая постоянно звучала в нашем доме.
Сейчас мало кто помнит эпидемию холеры 1970 года на юге Советского Союза. Она была очень быстро локализована и прекращена усилиями военных медиков. Мой папа тоже был тогда в Астрахани, на память в доме осталась книга «Холера Эль-Тор».
В 1974 году отца отправили служить на Байконур, с присвоением звания полковника, начальником инфекционного отделения в госпитале. Это тяжелые болезни, большая ответственность. Я хорошо помню, как машина за отцом приходила в любое время суток – больному плохо, значит, надо ехать. Скольких он вытащил с того света! Скольким поставил правильный диагноз! Отец был признанным диагностом, его всегда звали на консилиумы, он очень успешно лечил гепатиты. А тех, кого он не смог спасти, он часто вспоминал и все мучился, задавая вопрос, сделал ли он для них всё возможное…
Папа всегда много читал специальную литературу, всегда продолжал учиться. Однажды он и сам послал в медицинский журнал статью об успешном выведении пациентов из печеночной комы. Статью напечатали в крайне урезанном виде, а отцу прислали вердикт, что если ему удалось вылечить пациентов таким образом, значит, это была не кома…
Когда отец заболел сердечной аритмией, он уволился из армии. Получил квартиру в Киеве, трехкомнатную – и очень этим гордился. Ему полагалась двухкомнатная, две дочки – зачем им отдельные комнаты?! Но ввиду отцовских заслуг все же дали три комнаты. Через год родители поменялись на Ленинград, папа совершил еще один подвиг – уехал с Родины, чтобы жить с дочерьми – я в это время училась, а Катя уже работала в Ленинграде. Много лет папа работал врачом в лазарете академии Можайского, выучил там множество молодых врачей. По отзывам его учеников, он был терпелив и доброжелателен. Коллеги-женщины души в нем не чаяли – так он был не похож на других военных – никогда не позволял себе никакой ругани, вставал, когда в помещение входила дама (!) и умел сказать слова ободрения и утешения. Когда я однажды пришла в лабораторию Можайки сдать анализ, все медички сбежались заверить меня, что ради отца они готовы брать у меня кровь хоть каждый день, ибо других таких мужчин просто нет!
Он работал каждый день не по часам, а пока была работа. У него был повторяющийся страшный сон – он смотрит больных, а они все прибывают, и он с ужасом осознает, что всех он осмотреть не сможет!
А придя домой, он перекусывал и пускался в долгие прогулки с внуками, которые выросли у него на руках, под его прибаутки и песенки и, конечно, под чтение любимых книг. До девяноста одного года папа был совершенно ясен умом, рассказывал факты, даты и точные цифры военной и общей истории, до которых был большой любитель, и ставил нам точные диагнозы!
Это был человек абсолютной, инстинктивной порядочности и чистоты, труженик, умница, бессребреник и Семьянин. Отец вышел из крестьянской семьи, но был, несомненно, интеллигентом, одним из самых образованных и культурных людей, которых я знала. Это был христианин и Человек с большой буквы, и мы благодарны ему за всю его жизнь.
Вечная ему память!
